Петриченко, как и многие на флоте, вступил в РКП (б), но вскоре выбыл из нее во время очередной перерегистрации. В мятежной матросской и солдатской среде не допускалось даже мысли о возможности работы в ее среде белых шпионов. Почти все воззвания Советского правительства публиковались без сокращений на страницах кронштадтской газеты.

В указанном выше интервью для иностранной печати Троцкий связал восстание с выбытием «огромного числа революционных моряков 1917 года» из Балтфлота[371]. Для подобной интерпретации у Троцкого были серьезные субъективные основания – личные счеты к кронштадтцам. Моряки Кронштадта не поддержали Троцкого с его лозунгом «перетряхивания» в дискуссии о профсоюзах. Общее собрание Кронштадтской организации РКП (б) 14 января 1921 г. большинством в 525 голосов против 96 отвергло платформу Троцкого, проголосовав за платформу Зиновьева и Ленина. 19 января на общем собрании моряков—коммунистов в зале Морского корпуса Троцкий отстаивал свою позицию лично, дискуссия для него завершилась провалом: из 3,5 тыс. присутствующих за его платформу высказалось не более 40—50 человек[372].

Но легенда Троцкого о кардинальном изменении социального состава балтийских моряков за годы Гражданской войны и влиянии на них со стороны «мелкой буржуазии» опровергается реальными фактами. К 1921 г. на кораблях служили преимущественно кадровые моряки. Состав их был относительно постоянный, особенно командный состав и штатные специалисты, прослойка последних на крупных кораблях была значительна, достигая порой половины команды. Для подготовки таких специалистов – гальванеров, механиков, комендоров, электриков, машинистов – в ту пору требовались годы, заменить их было непросто. Кадровый состав служил на мятежных линкорах. Сохранились списки личного состава команд линейных кораблей «Петропавловск» и «Севастополь» по данным на февраль 1921 г.: почти 4/5 экипажей двух сильнейших кораблей Балтфлота начали службу на флоте до 1917 г. Имелось немало кадровых моряков, служивших по пятнадцать и более лет. Именно они были очевидцами (и участниками) событий февраля и октября 1917 г., создавали пробольшевистский Центробалт. Молодые матросы («клешники» или «иванморы») никак не определяли настроения моряков в Кронштадте.

Роль штаба крепости ограничивалась решением оперативных и специальных военных вопросов: организация стрельбы с батарей и судов, связь артиллерийского огня и действий пехоты, способы отражения атак. Бывшие офицеры, служившие до восстания в штабе крепости, были привлечены ревкомом в качестве военспецов и возглавили, под контролем ревкома, организацию военного дела в штабе крепости[373]. Основная часть штаба осталась на прежних должностях. Начальником обороны крепости стал начальник штаба крепости Соловьянов, начштаба обороны – начальник оперчасти штаба крепости Арканников. На прежних местах остались командиры линкоров бывшие офицеры Карпинский и Христофоров, начальник берегового отдела бывший капитан Зеленой, командир порта Ермаков, а также начальник связи, начальник воздушной обороны, командиры дивизионов. Бывший контр—адмирал Дмитриев, являвшийся до восстания начальником бригады больших линкоров, занимался снабжением технической части кораблей. Начальником артиллерии остался бывший генерал Козловский (примечательно, что Дмитриев и Козловский вызывались в штаб крепости лишь при необходимости)[374]. О деятельности Козловского чекисты информацией не располагали – посчитали, что он «отошел в сторону»[375]. Таким образом, фигура бывшего генерала Козловского, раздутая большевистским руководством в качестве руководителя белогвардейского заговора в Кронштадте, оказалась совершенно неподходящей для создания идеологического мифа. Военспецы длительное время служили на Красном флоте, примерно 1/10 из них были коммунисты. Они согласились участвовать в восстании добровольно, без давления со стороны ревкома. Козловский длительное время служил большевикам до восстания[376].

Судовые комитеты и ревтройки в подразделениях и частях контролировали действия командного состава. Учитывая настроения судовых команд, штаб крепости разрабатывал наступательную тактику в действиях против советских войск на берегах Финского залива, подготовил проект боевого приказа[377], но ревком отказался от наступления, ограничившись тактикой обороны крепости[378]. Ревком был уверен в неприступности Кронштадта. Он рассчитывал на поддержку со стороны бастующего Петрограда, а также надеялся на повсеместные крестьянские восстания. Руководители восстания полагали, что рабоче—крестьянское правительство окажется вынуждено пойти на уступки[379]. Агитационный отдел, возглавляемый членом ревкома Перепелкиным, направлял матросов с литературой (воззваниями и газетами) в Петроград, Ораниенбаум, Петергоф, Гатчину. Но большинство делегатов было задержано.

В создании мифов по поводу организации заговора в Кронштадте Л. Троцкий не ограничился обличением якобы белогвардейских корней восстания. По его схеме, генералы, связанные с империалистическими центрами, выдвинулись из—за спины непосредственных организаторов мятежа – эсеров[380]. В самом подобном утверждении кроется явное противоречие. Эсеры на IX съезде своей партии в июне 1919 г. объявили об установке на вооруженную борьбу с белогвардейцами, которые рассматривались как главная опасность, ограничив борьбу с большевиками лишь политической формой борьбой. Кронштадт не мог быть назван белогвардейско – эсеровским мятежом. В шифрованной телеграмме руководителя Петроградской организации РКП (б) Зиновьева в адрес Ленина 28 февраля сквозила, с одной стороны, растерянность по поводу развития кронштадтских событий («два самых больших корабля приняли эсеровски черносотенные резолюции»), с другой стороны, стремление переложить с себя ответственность на происки небольшевистских партий (предположение о желании «форсировать события» со стороны эсеров)[381]. Все оставшиеся на свободе осколки небольшевистских партий еще осенью 1920 г. были взяты на учет органами ВЧК. В период массовых забастовок в Петрограде в феврале 1921 г. появился приказ ВЧК: губернским ЧК предписывалось в кратчайший срок уничтожить аппарат антисоветских партий – «изъять» всех эсеров, меньшевиков и анархистов[382].

Кронштадтцы не испытывали симпатий к партиям и всячески стремились подчеркнуть свою беспартийность. Попытка лидера эсеров В. М. Чернова использовать восстание в интересах своей партии провалилась. В одном из обращений к мятежным кронштадтцам Чернов писал: «Заграничное представительство партии социалистов-революционеров – партии, чуждой всякого вспышкопускательства, все последнее время сдерживавшей в России приступы народного гнева и пытавшейся многократно давлением общественного мнения рабочих и крестьян принудить кремлевских диктаторов уступить народным требованиям, – ныне, когда чаша народного гнева переполнилась и знамя народной революции гордо поднято в Кронштадте, предлагает восставшим содействие всех имеющихся в его распоряжении партийных сил в деле борьбы за свободу и народовластие. Социалисты-революционеры готовы разделить вашу участь и победить или умереть в ваших рядах»[383]. На заседании ревкома Петриченко доложил о полученном им обращении Чернова, которое привез курьер из Ревеля. Предложение лидера партии эсеров сводилось к следующему: разрешить ему, как председателю разогнанного большевиками Учредительного собрания, приехать в Кронштадт с целью организации вооруженной борьбы против Советской власти под флагом Учредительного собрания – руководство восстанием предлагалось передать Учредительному собранию. Чернов предложил также оказание помощи вооруженной силой. Петриченко доложил, что он уже отправил корректный и сдержанный ответ с благодарностью за сочувствие и готовность помочь. В принципе предложения Чернова не отвергались, но указывалось, что ВРК не считает возможным воспользоваться ими немедленно и временно воздерживается от однозначно утвердительного решения. При этом оговаривалось, что окончательный ответ будет зависеть от того, «как развернутся дальнейшие события».

На заседании ревкома лишь В. Вальк высказался положительно, большинством ревкома предложение эсеров было отвергнуто. Ревком постановил сохранить в секрете предложение Чернова и свое решение по данному вопросу[384]. Последнее решение по поводу секретности обсуждения ревкомом предложения эсеров объяснялось сложившимся настроением в матросской и солдатской массе: разочарование в коммунистической партии сопровождалось разочарованием в партиях вообще: эсеры и меньшевики воспринимались ничуть не лучше коммунистов – все они, считалось, стремились захватить власть и обмануть народ. Мотивы сдержанного и осторожного ответа Петриченко на обращение Чернова объясняются также следующим обстоятельством. Кронштадтцам, верно служившим большевикам с 1917 г., психологически и идеологически было непросто порвать с большевизмом: в них жила вера и надежда на возможность удовлетворить свои требования устранением от власти наиболее одиозных, с их точки зрения, политических деятелей, прежде всего Зиновьева и Троцкого. В определенной мере эти надежды связывались с возможностью какого-либо соглашения с большевистской властью и ее эволюцией.

Советское руководство располагало информацией о реальном характере кронштадтского восстания, в том числе о том, что ни эсеры, ни меньшевики, ни зарубежные силы в нем не принимали участия. Тем не менее создавалась фальсифицированная версия о том, что кронштадтские события были делом рук эсеров, меньшевиков и международного империализма. Под официальную версию были подготовлены чекистами